Я кровь убитых помидоров
налью  в сиреневый стакан,
Эль-Пасо за окном декором
поверх добавит мне сто грамм,
и холодок кровавой Мэри
остудит душу хоть на час,
пока война в ментальной сфере
не влепит в борт мне злой фугас.

Терпенье... в длинных разговорах
бредут сомненья вдоль реки.
Достало... ночью я в Эль-Торо
уеду, чтоб мои виски
не серебрились лунным светом,
но даже там, подняв стакан,
под стоны призрачных нимфеток
я вспомню, как звучал орган.

Когда ветра пустынь Марокко
песок бросали мне вослед,
и бедуины одиноко
неслись, как призраки комет...
Мечети тень, маня прохладой,
дарила призрачный покой,
а мы, укрывшись за оградой,
стояли тихо там с тобой.

И губы, что смуглей корицы,
мне отдавали аромат...
Вновь память странной вереницей
прокрутит пленку наугад,
и камень в сказочной огранке
сверкнет на кортике в ночи,
а руки юной мусульманки
дадут от вечности ключи...

Настало утро, боль без стука
проникла сквозь полоску сна,
и сумасшедшая старуха
кричала, карой нам грозя...
Разящий кортик прорывался
сквозь бедуинские тела,
а мы вперед без смены галса
неслись, как звонкая стрела...

Как будто соком помидоров
был залит офицерский френч,
швартов без лишних разговоров
обрублен, время чтоб сберечь...
Рассвет алел, и ветер свежий
наполнил быстро паруса...
Но рядом взгляд волшебно-нежный
все также звал на небеса.

© John MaGuier